Записки на оконном стекле. рассказы - Лариса Логинова

– Нет. Я убеждал их в необходимости хранить наши отношения в тайне…

– Чего вы хотели добиться, подсудимый. Ваша основная цель?

– Очистить мир от скверны, которую несут в себе женщины, – совершенно серьезно изрек Малахов.

– Что символизировала роза?

– Чистоту, которой больше не было. И, согласитесь, это еще и красиво – алое на белом, – мечтательно протянул подсудимый.

– Если вы когда-либо выйдете на свободу, продолжите то, что начали? – прямо спросил прокурор.

– А как же! В мире еще тысячи девушек, нуждающихся в Мессии! А твоя Кристина, – тут он уставился на меня, – была самой чистой из всех.

От неожиданности я невольно вздрогнул. «Откуда он мог меня знать?» – пронесся в голове вопрос, и тут же я ответил сам себе. Конечно же, Мессия видел меня на фотографиях, которых на странице Кристи в соцсети было много.

– Прекратите, подсудимый! – одернул его прокурор.

– Нет-нет, это же самое важное для него, – Малахов ткнул в мою сторону пальцем. – Он же хочет знать, какими были ее последние слова, да? Она звала тебя, папочка, слышишь? А у тебя случайно нет еще одной дочери? – спросил Мессия, когда его уводили конвоиры.

***

Когда я вышел из зала суда после оглашения приговора, меня тут же окружили плотным кольцом стервятники с микрофонами. Они хотели знать, доволен ли я тем, что Малахов осужден на пожизненное заключение в одиночной камере.

– Без комментариев, – бросил я, прорывая круговую репортерскую оборону и направляясь к машине.

Тогда я еще надеялся, что сумею добиться смертной казни для Малахова. Но они мне отказали. Все. Верховный Суд, Президент, Евросоюз. Не казнили тех, на чьей совести было куда больше жертв, а Мессия успел убить всего-то пятерых. Какие могут быть исключения?

Тогда я попросил Потапова дать мне свидание с Малаховым. Всего лишь десять минут наедине. Но услышал в ответ:

– Нет. Извини, Сергей. Я знаю, что ты собираешься сделать. Это не вернет тебе дочь, но будет стоить мне погон, в лучшем случае. Я не собираюсь рисковать всем, чего добился. Даже ради тебя.

После этого разговора я с генералом Потаповым не общался и не отвечал на его звонки. Есть вещи, которые прощать нельзя. Одна из них – предательство. Вторая – белая роза с залитыми кровью лепестками.

***

Спустя год отсидки, Мессия вдруг захворал. На несчастного, запертого в одиночке маньяка, свалилось тяжелое нервное расстройство, и его временно перевели в охраняемую палату той же психиатрической клиники, где лежала Марина.

Это был тот самый шанс, которого я так ждал. Главврач прекрасно знал, по какой причине Марина стала его пациенткой, а еще он очень сильно хотел иметь «Мерс» последней модели и квартиру для собравшегося жениться сына.

И я обменял все это на белый халат, маску, перчатки, шприц и десять минут наедине с Мессией. В этом маскарадном костюме я не вызвал подозрения у охранников, тем более я пришел в то время, когда пациенту обычно делали уколы.

Я вошел в его палату со шприцем, наполненным каким-то лекарством. Увидев «врача», привязанный к кровати Малахов скривился:

– Опять ширка! Слушай, да сколько можно?! Ты бы лучше мне массаж сделал, что ли? У меня кое-что капитально затвердело, может, проявишь милосердие к ближнему? Ты же клятву Гиппократа давал! Ну, чего молчишь?

И в этот момент я, точно так же не говоря ни слова, стащил с лица маску. Он узнал меня мгновенно и затараторил:

– Ты?! Какого хрена?

Я продолжал хранить молчание, закатывая ему рукав, перетягивая руку жгутом и нащупывая вену.

– Что это ты делаешь? – заорал Мессия, увидев, как я вылил из шприца лекарство и снова наполнил его воздухом. Десять кубиков спертого, пропитанного вонью палаты воздуха.

– Спасаю тебя, – сказал я, вонзая иглу в вену и вдавливая поршень до отказа.

И Бог услышал…

Стойкое ощущение того, что всё происходящее – всего лишь дурной сон, не ослабевало вот уже почти год. Все попытки проснуться заканчивались провалом – реальность, всё сильнее напоминающая кошмар, меняться или исчезать не желала. Никак. И не помогал ни алкоголь, которого Мин-Чен-Ко старался раньше избегать, ни успокоительное, рецепт на которое ему выписал друг-врач, увидев осунувшееся лицо и прочерченные морщинами щёки тридцатипятилетнего инженера ЭС1.

Да и кошмар этот не случился внезапно, он был виден из очень далёкого далека, как бывает виден надвигающийся смерч. Вот только те, кто обязан был остановить беду вовремя, почему-то в тот момент ослепли, оглохли и стали паралитиками. Теми, которые могут двигать только глазными яблоками. Таких теперь усыпляли – к чему тратить ресурсы на отслужившее своё тело? Это был один из законов, который с радостью и единогласно приняла новая власть.

Возражать было некому. Все несогласные с нынешней политикой страны были или депортированы из неё – в лучшем случае, или арестованы – как преступники – в случае средней паршивости, или казнены – как враги своего народа. Смертную казнь, отменённую десяток лет назад, новая власть вернула как можно быстрее, единогласно – а как же иначе? – проголосовав за это решение, призванное обезопасить народ от самых страшных маньяков и убийц, которым за их художества полагается гореть в аду, а не сидеть в камере, проедая народные деньги.

Во всяком случае, именно под этим соусом воскресшая высшая мера была преподнесена народу Касилве-Бугс. И только Народный вождь и его приближённые знали, что послужило настоящей причиной. Они опасались, что посаженные за решётку политические противники по-прежнему будут представлять реальную угрозу существующему строю. И вполне себе могут наладить сношение с внешним миром – к каждому конвоиру-то соглядатая не пристроишь! А там и до попыток освобождения и захвата власти недалеко!

Прецеденты имелись. Сами так делали, один из нынешних Министров как раз из камеры и руководил революцией и руководил успешно, а значит – нужно было лишить врага наименьшей возможности повторить подобное. Ну а, как известно, самое надёжное средство в таком случае – виселица. Нет-нет, на самом деле никого не вешали – это же не средневековье, цивилизованные люди не могли себе позволить по-дикарски вешать или расстреливать. А потому врагов народа – а слово «народ» стало за этот год самым широко употребляемым в стране – цивилизованно и гуманно отправляли на тот свет «золотым уколом».

Часть народа попыталась было возмущаться, но ей быстро пояснили, кто теперь в доме хозяин, причём пояснили популярно и доходчиво – написали дубинкой по хребту. Такое обычно запоминается надолго и быстро отбивает охоту выражать своё несогласие с политикой остальной части народа и его Вождя. Впрочем, особо непонятливые, до которых не доходило и после нескольких воспитательных бесед, тоже находились. А потом находили их самих – уже в виде изуродованных тел – или не находили.

Мало ли что могло случиться с людьми в такой большой стране, как Касилве-Бугс, в которой всё ещё где-то скрывались недобитые «Аквалийские птицы» – расформированные внутренние войска, сохранившие верность даже не предавшему их Правительству, а той самой, непонятливой части народа.

Эти вот «вооружённые бандиты» даже спустя год пытались хоть чем-то помочь своим «непонятливым» собратьям. То уронят с дороги в хлам пьяного начальника новой полиции – Стражей Спокойствия, который до этого от души порезвился, проводя «воспитательную беседу» с молоденькими дочерьми «непонятливых». Самих девушек потом вернули родителям – в пластиковых мешках, не хватало ещё власти хоронить такое, не царское это дело.

А спустя пару дней «Аквалийцы» его с дороги и уронили – против тяжёлого грузовика даже самый навороченный автомобиль не имеет шансов. Виновных искали долго, да так и не нашли, свалили всё на какого-то случайно подвернувшегося водителя, показательно судили и посадили, а на место этого начальника Стражей прислали нового. Только вот он особо в «воспитательных» беседах почему-то не усердствовал. Может, побаивался, что и на его новенький «Мобиль» может найтись свой грузовик? А может, просто уже успел вдоволь навоспитываться?

Этого Мин не знал и не мог знать. Да и не это занимало инженера станции больше всего. Он мучительно пытался понять – как же так вышло? Почему его страна позволила так с собой поступить? Почему по улицам маршируют молодчики в чёрной униформе – «Иус Сектрум», разительно напоминающие других – со старых кадров кинохроники. Только те были оккупантами и врагами, а эти являлись лучшими представителями понятливой части народа, которая с оружием в руках, не щадя живота своего, пробивала себе дорогу к этой вот… новой жизни.